Демократия в Афинах

I. Начало

Переход от монархии к архонтату

Обычный тип греческого государства – полис, государство-город, состоящее из города с его ближайшими окрестностями. Афины, наравне со Спартой, в этом отношении составляли исключение. В известную нам историческую пору Афинское государство не было просто городом, а занимало сравнительно значительную территорию (около 40 кв. миль), обнимавшую всю Аттику и имевшую лишь один центр – Афины. Но некогда и в Аттике существовали отдельные независимые общины, и прошло немало времени, прежде чем совершилось полное объединение или слияние их – так называемый синойкизм – в одно целое. Например, Элевсин, несомненно, долго был отдельным, самостоятельным государством. Предания сохранили явные указания на то, что он и Афины были когда-то двумя враждебными сторонами. На былую самостоятельность Элевсина указывает и то обстоятельство, что он пользовался правом чеканить монету. Некоторые общины, вошедшие в состав Афинского государства, когда-то были, по-видимому, в особенно враждебных между собой отношениях, а некоторые – наоборот, в особенно тесных, союзнических. Так, жители Паллены и Гагна даже впоследствии не заключали браков между собой. С другой стороны, особенно тесная связь существовала между общинами так называемых «четырех городов», к числу которых относился и Марафон; то же можно сказать и о «четырех деревнях» (в их числе были Пирей и Фалер). Все это, очевидно, отголоски далекого прошлого.

По преданию, при Кекропе Аттика делилась на 12 «городов», т. е. областных государств. Объединение же Аттики, ее синойкизм были будто бы делом Иона или Тесея, как гласит более распространенная традиция. Тесей, по словам Фукидида (II, 15), упразднил советы и власти в отдельных городах и учредил для всей Аттики один совет (булевтерий) и один Пританей – в Афинах. Впоследствии предание представляло это объединение Аттики совершенным мирно, путем убеждения. Но в действительности оно было результатом довольно долгого и, вероятно, тяжелого процесса17. Объединение исходило из «равнины», составлявшей естественное средоточие страны. Тут, на берегу Кефиса, неподалеку от морского берега, на скалистом холме, господствуя над окрестностями, расположена была крепость или кремль, акрополь, где еще в микенскую эпоху находился царский дворец.

Афиняне с некоторым правом смотрели на себя как на автохтонов. Лежавшая в углу, далеко не плодородная Аттика не служила приманкой для завоевателей и во времена исторические не подвергалась завоеванию. Даже в эпоху племенных передвижений, когда дорийцы вторгались в Пелопоннес, она не испытала потрясений и участи большей части остальной Греции. Буря ее миновала, и вместо того чтобы сделаться добычей завоевателя, Аттика служит еще убежищем и приютом для других. По преданию, сюда являются беглецы из Беотии, Пилоса и т. д. Это не были покорители; это был лишь прилив свежих, энергических сил, и многие знаменитые афиняне вели свой род от выходцев, нашедших убежище в Аттике. Таким образом, в Аттике мы не видим той племенной розни, которая существовала во многих областях Эллады. Здесь нет двух резко отделенных друг от друга классов – победителей и побежденного, порабощенного народа. «Предки наши, – мог с гордостью сказать впоследствии афинянин18, – всегда отличались справедливостью в отношении к людям, ибо они не были смесью с другими племенами или пришельцами; из всех эллинов они одни – автохтоны; та земля, в которой они родились, была их кормилицей, и любили они ее, как любят отца и мать». И это обстоятельство в будущем, конечно, могло способствовать достижению равноправия и развитию более демократических форм в Афинах.

Но все-таки вражды и борьбы между различными социальными элементами не избегла и Аттика. В древней истории Афин перед нами, несмотря на отмеченные черты, все же в сущности явления, аналогичные тем, которые мы видим в большей части остальной Греции. Историческая жизнь Аттики прошла через те же стадии развития, что и в большинстве других греческих государств VIII—VI вв. до Р.Х. И в Афинах некогда существовала царская власть, которая потом исчезает; и тут, прежде чем упрочилась демократия, властвовала аристократия эвпатридов и между ней и низшими классами, демосом, происходила борьба.

В социальном отношении, по знатности происхождения и своим занятиям, население Аттики делилось на три сословия – на эвпатридов, благородных, георгов, или геоморов, иначе агройков, земледельцев, и демиургов, ремесленников. Эвпатриды сосредоточивали в своих руках крупную земельную собственность, политическое влияние и затем власть. В старину, а нередко и впоследствии, они жили обыкновенно вне города, и в Аттике немало было поселений, называвшихся по имени знатных родов, которые, очевидно, происходили из той местности и там имели местопребывание. Георги, или геоморы, были преимущественно средними и мелкими земледельцами, а демиурги, число которых должно было увеличиваться лишь по мере торгового и промышленного развития Аттики, занимались ремеслом и торговлей. Такое деление на сословия приписывалось в древности Тесею. Плутарх передает19, будто Тесей, производя синойкизм и желая еще больше увеличить город, созвал всех «на равных правах», но чтобы эта «демократия» не была беспорядочной, смешанной толпой, он первый разделил ее на упомянутые три сословия: эвпатридам он предоставил ведать религиозными делами, занимать должности, быть истолкователями законов божеских и человеческих; они выдавались почетом, геоморы – полезностью, демиурги – численностью. Конечно, в ту отдаленную эпоху, при слабом развитии торговли и ремесел, едва ли демиурги могли выдаваться численностью, как говорит Плутарх; да и само деление на сословия было, по всей вероятности, результатом не законодательного акта одного какого-либо лица, а самой жизни: сословия эти, так сказать, бытовали в Аттике.

Но рядом с делением на сословия или классы в Аттике существовало еще деление родовое – на филы или колена, фратрии и роды. Там было четыре филы – Гелеонты, Аргады, Эгикореи и Гоплиты, из которых каждая состояла из трех фратрий, а фратрия – из известного числа родов20.

Относительно этого деления возникает целый ряд вопросов: что древнее – фила, фратрия или род? Обнимало ли это деление всех граждан Аттики или только знатных эвпатридов? Имели ли филы территориальный характер или же скорее племенной, кастовый, соответственно занятиям жителей? Возникли ли они в Аттике или принесены извне? В каком отношении находится это деление к сословному – на эвпатридов, геоморов и демиургов? И т. д. По этим вопросам существует обширная литература, но некоторые из них все еще не вполне разрешены. Мы здесь не будем вдаваться в специальные подробности; скажем только, что в состав фил, по-видимому, входили все граждане; деление на три сословия не имело отношения к делению на филы и фратрии; знатные фамилии находились в каждой из фил; последние были, в сущности, равноправны, хотя на первом месте обыкновенно называют филу Гелеонтов; филы имели до некоторой степени и территориальный характер; это можно заключить из того, что впоследствии каждая фила разделена была на 3 триттии и на 12 навкрарий, а навкрарии были единицы территориальные.

Членов рода связывало происхождение от одного – действительного или мнимого – предка. Нередко род и назывался по имени того лица, от которого он вел себя (например, Алкмеониды – от Алкмеона). Члены рода находились между собой в тесной правовой и религиозной связи, имели некоторые общие права и обязанности, общий культ, свои святилища, своих жрецов, свои праздники, свои кладбища. В древности они должны были защищать друг друга, мстить убийце, если кто-либо из членов рода погибал от руки его; в случае отсутствия прямых наследников наследовали имущество умершего. Во главе рода стоял особый, так называемый «архонт рода», по всей вероятности ежегодно сменявшийся. Членов фратрии связывал тоже общий культ. Во фратрии велись списки законных детей; она наследовала имущество последнего в роде и т. п. Во главе фил стояли «цари фил» (φιλοβασιλεΐς); еще в IV в. до Р.Х., во времена Аристотеля, они совместно с архонтом-басилевсом производили суд в Пританее. В строе государства и в тогдашней политической жизни, особенно в эпоху аристократии, филы имели немалое значение, служа основой для организации управления, войска и проч. В них, конечно, сильно преобладали аристократические элементы и стремления.

Начало демократии в Афинах последующая традиция относила к очень ранней поре, еще ко времени Тесея. Она представляла этого героя иногда в образе основателя и покровителя демократии. По поводу синойкизма говорили, например, что Тесей созвал всех «на равных правах», что он достиг соединения Аттики путем компромисса и уступок, обещав разделить власть с главами и представителями прежних отдельных общин, являясь между ними скорее первым между равными, что при нем уже форма правления уклонилась от царской и что он первый «склонился на сторону толпы». Тесей, собрав в Афины разнообразный люд, создал будто бы демос и придал монархии более демократическое направление21.

Разумеется, подобные сообщения не заслуживают доверия. Не говоря уже о том, что Тесей – личность не историческая, а легендарная, в предании этом мы замечаем противоречия; оно и Солона считает основателем афинской демократии, и вообще трудно допустить, чтобы о столь отдаленном периоде аттической истории позднейшая греческая литература сохранила сколько-нибудь достоверные сведения. Но предание о Тесее как основателе афинской демократии интересно в другом отношении: оно показывает, как последующие поколения представляли себе первоначальную демократию в Афинах и в какую отдаленную глубь веков готовы были они относить ее начало. В действительности от монархии Афины перешли не прямо к демократии, а к аристократии, к архонтату. Переход этот совершился с замечательной постепенностью. Одна из версий древней традиции упразднение в Афинах монархии и учреждение должности архонта приурочивала ко времени смерти царя Кодра, будто бы пожертвовавшего жизнью ради спасения отечества. Согласно господствовавшему в древности преданию, цари заменены были архонтами, которые сначала были пожизненными и избирались из фамилии царской – из потомков Кодра, Медонтидов. С середины VIII в. должность архонтов ограничивается 10 годами. Через 4 десятилетия после этого Медонтиды теряют исключительное право на архонтат и доступ к последнему открывается всем эвпатридам, а еще через 30 лет – в 683/82 г. до P. X. – в Афинах стали выбирать ежегодно девять архонтов – собственно архонта (впоследствии называвшегося архонтом-эпонимом), басилевса, полемарха и шесть фесмофетов, и таким образом власть, принадлежавшая прежде одному лицу, теперь разделяется между несколькими. Такое ее разделение и создание новых, ежегодно замещавшихся должностей должно было удовлетворять честолюбию эвпатридов, их стремлению к власти.

Аристотель в своем трактате «Афинская полития», вновь открытом среди папирусов, приобретенных в Египте Британским музеем, и изданном впервые Кенионом в 1891 г., представляет переход от монархии к архонтату так. По времени первой в Афинах была власть царя, ибо она существовала изначально. Второй возникает рядом с ней полемархия, вследствие того, что некоторые цари стали невоинственными, а затем появляется должность архонта (эпонима), которая и сделалась впоследствии главной. Должности эти были сначала пожизненными, а потом десятилетними. Большинство, по словам Аристотеля, относит возникновение архонтата ко времени Медонта, а некоторые – ко времени его преемника, Акаста, когда потомки Кодра «отказались будто бы от царской власти из-за даров, которые получал архонт», причем ссылаются на клятву, даваемую архонтами, в которой те обязываются «присягать так, как при Акасте». Что должность архонта сравнительно с должностью басилевса и полемарха более позднего происхождения, это, по мнению Аристотеля, видно между прочим из того, что архонты не заведуют никакими древними учреждениями и культом, подобно басилевсу и полемарху, а только новыми. Фесмофетов же стали в Афинах выбирать спустя много лет, уже при ежегодных архонтах, с тем «чтобы они записывали и хранили постановления для суда над преступниками».

Так рассказывает Аристотель о падении царской власти в Афинах и начале архонтата. Он здесь опирался, конечно, не на какой-нибудь документальный, вполне достоверный источник: перед нами тут преимущественно комбинации и выводы, со ссылкой на доказательства, которые основываются больше на так называемых «культурных переживаниях». Но в пользу сообщения Аристотеля говорят и внутреннее правдоподобие, и историческая аналогия. В его изложении постепенность перехода от монархии к аристократии представляется особенно рельефно. По Аристотелю, какого-либо переворота, формальной отмены царской власти в Афинах не было. Мы видим тут, как и в большей части остальной Греции, не революцию, а эволюцию. Падение монархий и переход к аристократии совершается медленно, с удивительной последовательностью: архонт, первоначально лицо менее важное, занимавшее третье место, возвышается мало-помалу до положения первенствующего, становится выше не только полемарха, но и самого басилевса, советником и помощником которого он, вероятно, сначала был, а басилевс из монарха превращается во второстепенное лицо, во второго архонта, заведующего преимущественно делами, касающимися культа. Таким образом, второй архонт есть прямой, непосредственный преемник прежних царей; но фактически главная власть перешла в руки сановника, сначала стоявшего на третьем месте, а затем возвысившегося над басилевсом и заслонившего его собой.

С усилением знати царская власть ограничивалась и падала. По мере того как отношения и условия жизни становятся сложнее, выделяются новые должности и происходит, так сказать, дифференциация и дробление некогда единой власти, обязанности, исполнявшиеся прежде одним лицом, монархом, бывшим вместе правителем, военачальником, судьей и жрецом, исполняются тремя, а впоследствии к трем сановникам присоединяется еще шесть фесмофетов. С падением власти басилевса и возвышением архонта (эпонима) мы можем до известной степени сопоставить ограничение царской власти в Спарте эфорами и их возвышение. У молоссов в Эпире власть царей ограничивали простаты; в Мегарах наряду с царями стоят стратеги, власть которых расширяется за счет царской. А возвышение полемарха в Афинах – вследствие невоинственности и изнеженности царей, по объяснению Аристотеля, – может напомнить нам возвышение франкских майордомов при Меровингах.

Архонты избирались ареопагом «по знатности и богатству», как выражается Аристотель в своей «Афинской политии». Это не значит, что уже тогда существовал строго определенный ценз и господствовал тимократический принцип: слова «по знатности и богатству» лишь взаимно дополняют одно другое; знатность и богатство в те времена совпадали, были как бы синонимами. Но естественно, что наиболее богатым эвпатридам отдавалось предпочтение. Из их среды и выходили архонты.

Первоначально девять архонтов, т. е. собственно архонт, басилевс, полемарх и шесть фесмофетов, не составляли одной коллегии и имели различное местопребывание; в одну коллегию соединил их Солон. По свидетельству Аристотеля, в старину архонты имели право решать дела окончательно, собственной властью, а не только предварительно расследовать, как было впоследствии. По словам Фукидида (I, 126), они тогда заведовали большей частью государственных дел.

Главным сановником в государстве был первый «архонт», архонт по преимуществу, которому специально присвоен был этот титул и по имени которого обозначался год: в Афинах употреблялось выражение – «в архонтство такого-то», подобно тому, как в Риме говорили – «в консульство таких-то». Позже этот архонт официально назывался «архонтом-эпонимом». При вступлении в должность он прежде всего объявлял, что чем каждый владел до него, тем и будет владеть до конца его архонтства, т.е. каждому гарантировалась его собственность. В этом видят отголосок той глубокой старины, когда еще господствовала полная необеспеченность собственности. Впоследствии ведению первого архонта преимущественно подлежали семейно-правовые отношения; он должен был заботиться о дочерях-наследницах, сиротах, вдовах; он должен был назначать опекунов, защищать родителей от дурного обращения с ними детей. Он заведовал и некоторыми празднествами. Но некогда, во время господства аристократии, должность первого архонта была очень важной: это был как бы президент Афинской республики.

Второй архонт – басилевс, «царь» – ведал делами главным образом сакральными, имеющими отношение к культу, и председательствовал в ареопаге по делам о смертоубийстве, потому что в те времена такие дела связаны были с культом и пролитие крови рассматривалось как осквернение. Между прочим, любопытным остатком старины являлся обряд бракосочетания «царицы», жены архонта-басилевса, с богом Дионисом.

Полемарх, как показывает само название, был «военачальником»: он командовал войском и ведал делами, касающимися войны, а так как в старину «враг» и «чужой» были понятиями тождественными, то его ведению подлежали и дела, касавшиеся чужеземцев и неграждан. Наконец, фесмофеты несли обязанности преимущественно судейские.

При царях существовал совет из знати. Несомненно, что подобный совет существовал и в период господства аристократии, при архонтах. Таким правительственным советом в Афинах был ареопаг.

По словам Аристотеля, ареопаг имел назначением наблюдать за исполнением законов; но, в сущности, он ведал большей частью – и притом важнейших – государственных дел, собственной властью наказывал и карал всех нарушающих порядок; он же по своему выбору и усмотрению назначал архонтов, каждого соответственно его способностям. Члены ареопага были пожизненные, и состоял он из бывших архонтов (Ath. Pol., 3; 8). Судя по этим словам, ареопагу принадлежало первенствующее значение в государстве. Его можно сравнить с римским сенатом. Ему принадлежит высшая контролирующая и карающая власть. При владычестве эвпатридов с падением монархии и с разделением власти между несколькими ежегодно меняющимися сановниками неминуемо должны были сильно возрасти авторитет и влияние совета, состоявшего из пожизненных членов, наиболее знатных в богатых, служившего средоточием политической опытности и хранителем традиций, пополнявшегося, в сущности, путем кооптации, хотя и косвенным образом (так как состоял ареопаг из бывших архонтов, им же избранных). Между архонтатом и ареопагом должна была существовать тесная связь, ибо архонты избирались ареопагом и в него же потом вступали.

Народное собрание, существовавшее в Греции в гомеровскую эпоху, было и в Афинах. Оно не совсем исчезло, вероятно, и теперь, при господстве аристократии, но созывалось редко и значения не имело.

Еще при владычестве эвпатридов, по крайней мере, под конец этого периода, для удовлетворения вновь возникших потребностей, особенно во флоте, и для привлечения населения к несению повинностей введено было деление Аттики на навкрарии. Каждая из 4 фил разделена была на 3 триттии и 12 навкрарий. Навкрарий, следовательно, было 48. Во главе них стояли навкрары. Каждая навкрария должна была снаряжать по одному кораблю и выставлять по два всадника. Навкрарии введены были в военных и финансовых целях, и навкрары заведовали текущими местными сборами и расходами. Навкрарии являются представителями не старинного, родового принципа, а другого, нового – территориально-административного.

Отметим еще, как очень древнюю должность, колакретов (буквально – «разрезывающих мясо», «резников»), имевших первоначально отношение к жертвоприношениям и бывших потом преимущественно заведующими денежной кассой.

Таков был в общих чертах строй Афин во время владычества эвпатридов.

Килонова смута, законодательство Драконта и экономический кризис

До второй половины VII в. до Р.Х. владычество эвпатридов в Афинах было незыблемым и не встречало противодействия. И в политическом, и в культурном, и в экономическом отношении Аттика отставала от других: ее соседи – Мегары, Коринф, Эгина – стояли тогда на первом месте, заслоняя ее. Но с середины VII в. в сферу того нового движения, которое происходило во многих греческих общинах и о котором мы уже говорили, была втянута и Аттика, тем более что вследствие ее географического положения и природы легко могли установиться тесные сношения между ней и приморскими городами Малой Азии и появиться класс торговых мореходов. Почва Аттики давала прекрасный материал для гончарного производства, для керамики. В VII столетии развился особый стиль – геометрический, иначе называемый стилем Дипилона, и центром производства были Афины. Археологические находки показывают, что афинская керамика проникла далеко на восток и на запад – во Фригию, на Кипр, в Сицилию, в Этрурию. В VI в. она уже вытесняет произведения других греческих городов, в том числе и знаменитые коринфские вазы. Бедная хлебом Аттика была богата оливками, и оливковое масло составляло важный предмет вывоза. Введение навкрарий, о которых мы говорили, показывает, что уже сознавалась необходимость во флоте. Флот этот был, конечно, на первых порах небольшой. Есть известия, что уже в конце VII в. афиняне заняли Сигей, к югу от Геллеспонта на малоазийском берегу, и из-за него вступили в борьбу с митиленцами. Борьба на этот раз окончилась тем, что по приговору коринфского тирана Периандра, избранного в посредники, Сигей остался за Афинами. Очевидно, афиняне старались обеспечить сношения с Понтом. Вероятно, уже тогда они нуждались в подвозе иноземного хлеба.

Вообще, как мы видели, то было время, когда, с одной стороны, развивались промышленность, торговля, входили в употребление и получали большое значение деньги, возвышалась новая сила – демос, а с другой стороны, усиливались произвол и злоупотребления господствующей аристократии, тяжелый экономический гнет, от которого страдала масса земледельческого населения, и ее задолженность. Недовольство массы, брожение в ее среде, борьба со знатью, – все это создает благоприятные условия и почву для тирании, которая в ту эпоху составляла обычное явление в Греции.

Разгар этой борьбы в Афинах относится к более позднему времени; но ее зародыши и первые симптомы обнаруживаются еще во второй половине VII в. до Р.Х.

В 30-х гг. этого века молодой, знатный и богатый афинянин, по имени Килон, зять мегарского тирана Феагена, делает попытку овладеть властью в Афинах. С помощью друзей и данного ему тестем отряда в годовщину своей победы на Олимпийских играх он захватывает акрополь. Но против него поднялось население Аттики все поголовно, как горожане, так и сельские жители – последние под предводительством пританов навкраров, – и Килон с приверженцами был осажден. Осада затянулась. Большинство осаждающих разошлись, предоставив архонтам покончить с восстанием. Килон с братом успел бежать; приверженцы же его, которым грозила гибель от голода и жажды, сдались, положившись на обещание, что они будут пощажены. Но обещание было нарушено, и сторонники Килона избиты, причем некоторые из них погибли у самых алтарей богов.

Так неудачно кончилась попытка Килона. Недовольство и начинавшееся брожение в народе могло подать ему мысль о захвате власти, внушить смелость и надежду на успех. Но Килон не был защитником и вождем недовольного народа. По-видимому, он не постарался или не сумел приобрести доверие и опору в массе, слишком явно обнаружил свои тиранические, чисто эгоистические замыслы. В довершение всего он опирался на чужеземную помощь – и притом тирана – и, следовательно, в глазах большинства являлся врагом отечества.

Но эта неудачная Килонова попытка и ее подавление надолго оставили после себя тяжелый след в афинской истории. Положение дел не улучшилось, а, напротив, еще более ухудшилось. Началась продолжительная война с Мегарами, тиран которых Феаген мстил афинянам за неудачу Килона и гибель его приверженцев. Остров Саламин, расположенный у самого берега Аттики, перешел тогда в руки мегарцев. Аттика находилась как бы в блокаде; ее сообщения морем были крайне затруднительны, берега в опасности; сам подвоз хлеба, в котором она нуждалась, стеснен. В довершение всего угнетенное настроение овладело народом: при подавлении Килонова восстания совершено было святотатство – пролита кровь на священном месте, у жертвенника Эвменид, и народ ждал небесной кары за осквернение святынь и алтарей. Вина за произошедшее падала главным образом на архонтов, в особенности на тогдашнего первого архонта Мегакла из фамилии Алкмеонидов, руководившего подавлением Килонова восстания. Наконец, после долгого промежутка, когда многие из участников в этом святотатственном деле сошли уже в могилу, состоялся суд над святотатцами, причем судьями были 300 «лучших мужей». По их приговору трупы виновников были выброшены из могил, а род их предан вечному изгнанию22. Такая кара постигла Алкмеонидов, и так положено было начало разрыву между этой могущественной фамилией и остальной афинской аристократией. И долго еще потом будут припоминать Алкмеонидам их участие в святотатственном деле при подавлении Килонова восстания; во времена афинского законодателя Клисфена, из рода Алкмеонидов, Перикла, по матери происходившего от них, этим будут пользоваться их враги.

Существует предание, что в Афины для окончательного очищения города от «скверны» святотатства призван был Эпименид Критянин, мудрец и пророк, который и совершил ряд очистительных обрядов. Но личность Эпименида – полумифическая и рассказы о нем носят характер легендарный.

Тяжесть положения и зависимость демоса от эвпатридов немало увеличивало то обстоятельство, что в Афинах не было тогда еще писаных законов и суд находился в руках аристократии. К тому же существовавшее обычное право мало уже соответствовало новым условиям жизни, не удовлетворяло вновь назревшим потребностям. И первое требование, с которым выступил афинский демос и на которое согласились эвпатриды, было издание писаных законов.

Дело это было поручено Драконту, по-видимому, одному из фесмофетов, который издал законы в архонтство Аристехма23, т. е., по всей вероятности, в 621 г. Кодекс Драконта целиком не сохранился. Но в конце V в. до P. X. по постановлению афинского народного собрания начертаны были на каменной стеле Драконтовы законы, касавшиеся убийства, и эта копия с оригинала VII столетия, в виде надписи, в обрывках, дошла до нас24. Кроме того, имеются цитаты у ораторов и некоторые другие данные. Но все же мы не можем в точности сказать, кодифицировал ли Драконт лишь существовавшее право или же внес что-либо новое в него и что именно.

По Драконтовым законам судьями были в большинстве случаев эфеты. Не вполне выяснено, ввел ли их впервые Драконт, как сообщают некоторые источники, или они были и до Драконта. Эфеты выбирались в числе 51 из «лучших людей», конечно, знатных, имевших от роду не менее 50 лет. Их можно сравнить со средневековыми шеффенами, boni homines. Число эфетов – 51 – на первый взгляд несколько странное, проще всего объясняется по аналогии с последующими афинскими судами, дикастериями, состоявшими из 201, 501 и т. д. судей: имелось в виду избежать возможного равенства голосов при решении, и с этой целью введено было число нечетное.

Драконтово законодательство уже различает убийства по категориям. Так, суд по обвинению в предумышленном убийстве происходил в ареопаге; но являлись ли тут судьями сами ареопагиты, как это было впоследствии, со времен Солона, или же эфеты, вопрос спорный25. Если убийца был не известен или же смерть причинена была животным, каким-либо неодушевленным предметом, например упавшим камнем, деревом и проч., то обряд суда происходил в Пританее, где заседали «цари фил» под председательством архонта-басилевса. По окончании суда животное или предмет, причинивший смерть, извергались за пределы Аттики. Суд производили эфеты в Палладии, святилище Афины в Фалере, в случае убийства непреднамеренного или же подстрекательства; в Дельфинии, святилище Аполлона, – если убийство было «справедливое», т. е. дозволенное законом, например в случае самообороны, прелюбодеяния, во время состязания и т. п.; во Фреатто, на берегу моря, близ Пирея, – если убийство совершал изгнанный, причем в таких случаях обвиняемый защищался перед судом, не вступая на почву Аттики, а находясь в лодке. Суд над убийцей происходил вообще под открытым небом, дабы судьи не оскверняли себя, находясь под одним кровом с лицом, запятнанным кровью.

Солон отменил большую часть Драконтовых законов, но оставил в силе те из них, которые касались убийства. Один оратор конца V в. до P. X. называет уголовные законы Драконта «самыми древними в стране», которых никто никогда не осмеливался трогать. Но уже в IV в. Аристотель отмечает как характерную черту Драконтовых законов, их жестокость. Говорили, что Драконт почти за всякое преступление, даже за мелкое воровство, назначал смертную казнь. Современник Филиппа Македонского, оратор Демад, выражался, что Драконт писал свои законы не чернилами, а кровью. Выражение это стало ходячим.

В действительности, однако, было не совсем так. Мы видим, например, как по Драконтову законодательству убийство преднамеренное уже различается от непреднамеренного; за последнее назначается не смертная казнь, а изгнание; при этом допускается примирение с ближайшими родственниками убитого, а в случае неимения таковых – с представителями фратрии; убийство раба наказывается наравне с убийством свободного гражданина; наконец, с убийцей запрещается дурно обращаться.

Но тогда как обычная, распространенная традиция древности представляет Драконта законодателем только в области уголовного и гражданского права, в одной из глав «Афинской политии» Аристотеля ему или, по крайней мере, его времени приписывается особый политический строй. Эта «Драконтова конституция» была будто бы такова. Политические права принадлежали тем, кто имел оружие. Последние выбирали архонтов и казначеев из лиц, у которых свободного от долгов состояния было не менее 10 мин26; на остальные, младшие должности выбирали из имевших оружие, а на высшие военные должности стратегов и гиппархов – из лиц, которые покажут, что обладают свободным имуществом не менее 100 мин и имеют от законного брака детей старше 10 лет; сверх того, от стратегов и гиппархов до сдачи ими отчета требовались особые поручители. Совет состоял из 401 – из избранных по жребию граждан. Как члены совета, так и прочие власти должны были иметь от роду более 30 лет, и одно и то же лицо не могло занимать должность вторично, прежде чем очередь обойдет всех. Если кто из членов совета пропустит заседание последнего или народного собрания, тот платит штраф: пентакосиомедимн27 – 3 драхмы, всадник – 2, а зевгит – 1. Ареопаг был стражем законов и наблюдал за тем, чтобы власти правили по законам; всякому потерпевшему несправедливость предоставлено было обратиться с жалобой в ареопаг с указанием закона, нарушенного по отношению к нему.

Итак, если верить этому свидетельству, еще до Солона политическими правами пользовались не одни эвпатриды, а все имевшие оружие; народное собрание, совет 401, жребий, отчеты должностных лиц, стратеги, господство тимократического начала, ценз, и притом для стратегов гораздо более высокий, чем даже для архонтов, деление на имущественные классы – все это оказывается существующим еще при Драконте!

Такова та «Драконтова полития», описание которой в глазах одних является своего рода перлом среди свидетельств Аристотелева трактата, а в глазах других – нелепостью. Вообще вопрос о ней один из самых спорных28. Это изложение Драконтовой конституции находится в противоречии с некоторыми местами того же трактата об афинской политии и с остальной традицией древности, а главное наряду с чертами вполне правдоподобными – народным собранием, политическими правами «имеющих вооружение», требованием свободного от долгов состояния – оно содержит анахронизмы. Не говоря уже о жребии, об имущественных классах и т. п., о чем можно еще спорить, совершенно невероятно, чтобы во времена Драконта, в 20-х гг. VII в. до Р.Х., стратеги и гиппархи стояли выше архонтов, а так выходит по «Драконтовой конституции», так как от стратегов и гиппархов требуется ценз больший, нежели от архонтов; и что это не простая какая-либо описка лишь в цифрах, видно из того, что к этим лицам предъявляются еще особые требования: они должны иметь детей от законного брака старше 10 лет и представлять поручителей до сдачи отчета. Очевидно, стратегам и гиппархам придавалось значение большее, нежели архонтам. Это уже явный анахронизм. До V в. в Афинах в общем государственном управлении архонты занимали высшее место, а главное начальство над войском принадлежало полемарху.

«Драконтова конституция» представляет много сходных черт с теми олигархическими проектами, которые были распространены в Афинах в конце V в., в последний период Пелопоннесской войны. Она как бы выражает стремления и идеалы тогдашних афинских олигархов. Наконец, ее описание в Аристотелевом трактате плохо связано и не совсем согласуется с предыдущим и последующим текстом, пришито, так сказать, белыми нитками.

Поэтому мы склоняемся к выводу, что описываемая в «Афинской политии» «Драконтова конституция» есть анахронизм, что описание это заимствовано из какого-либо олигархического источника конца V в. и составляет вставку, принадлежащую даже не Аристотелю29.

Но как бы мы ни смотрели на Драконта, будем ли мы видеть в нем реформатора политического или нет, несомненно, что социально-экономических отношений он не коснулся. Между тем положение массы земледельческого населения в Аттике тогда было тяжелое. Помимо того «корыстолюбия и высокомерия» знатных, о котором говорит и Солон в своих стихотворениях, оно вызывалось, как мы видели, и более глубокими, общими причинами – тем кризисом, который происходил тогда в экономической жизни Греции вследствие перехода от натурального хозяйства к денежному, развития торговых сношений, привоза дешевого хлеба из других стран и проч. Многие земельные участки были заложены; на них ставились своего рода ипотечные знаки, закладные столпы (οροί) с обозначением имени заимодавца и суммы долга. Число независимых мелких собственников уменьшалось.

«Государственный строй Афин был тогда во всех отношениях олигархический», – говорит Аристотель в своей «Афинской политии». «Бедные были в кабале у богатых сами и дети их, и жены. Назывались они пелатами и гектеморами (т. е. шестидольниками), «ибо за эту долю они обрабатывали поля богатых – вся же земля была в руках немногих – и в случае неисправных взносов обращались в рабство, и сами, и дети их. Займы заключались тогда под залог тела (т. е. личности), и так было вплоть до Солона, который первый явился простатом демоса. Тяжелее всего для большинства было находиться в кабале, но оно и всем остальным было недовольно, ибо ни в чем не имело доли». Выходит, что причины тяжелого положения массы и ее недовольства, по Аристотелю, были двоякие: политические – олигархический строй и обусловленное этим полное бесправие демоса – и социально-экономические.

В общем, такая же картина тяжелого положения земледельческого населения рисуется и у Плутарха. В то время, говорит Плутарх в биографии Солона, неравенство между богатыми и бедными достигло высшей степени, государство находилось в опасности и казалось, что только с установлением тирании можно восстановить спокойствие и прекратить смуту, ибо весь демос находился в долгу у богатых. При этом у Плутарха этот обремененный долгами демос разделяется на две категории: во-первых, на гектемориев (или гектеморов) и фетов, которые обрабатывают землю для богатых, платя, по словам Плутарха, «шестую часть» сбора, и, во-вторых, на лиц, которые, беря взаймы под залог «тела», становятся рабами своих заимодавцев в случае неуплаты долга. «Многие принуждены были продавать даже собственных детей, – продолжает Плутарх, – ибо ни один закон не запрещал этого – и бежать из государства вследствие притеснений заимодавцев. Большинство же – и притом наиболее энергичное – собиралось и призывало друг друга не терпеть долее такого положения, но, избрав вождем надежного человека, освободить должников, поделить землю и совершенно изменить строй государства».

В изложении наших источников в подробностях есть, конечно, преувеличения, неточности и неясности. Что такое, например, «гектеморы»30? Судя по всему, это не были арендаторы или фермеры, как их часто называли; это и не сельские наемные рабочие, получавшие за свой труд натурой известную часть жатвы. В гектеморах скорее всего можно видеть или половников (métayer), или людей, ставших в силу экономических условий полузависимыми, своего рода колонов. Гектеморы находились в некоторой как бы наследственной зависимости от богатых, были людьми полусвободными; в случае же неисправности в платеже им грозило лишение и той доли свободы, которой они еще пользовались, уже полное рабство и продажа хотя бы даже на чужбину. Между ними могло быть немало и прежних земельных собственников, которые заложили свои земли или вынуждены были уступить их заимодавцам, оставшись на них в качестве гектеморов и работая на богачей. Но если гектеморы платили известную часть жатвы, то как объяснить их задолженность по отношению к землевладельцам? По-видимому, им – особенно при неурожае – иногда не хватало на жизнь или на посев, и они вынуждены были брать себе из доли владельца. Аристотель, нужно заметить, распространяет, очевидно, на гектеморов то, что скорее относится к другой категории бедствовавшего населения, упоминаемой у Плутарха, свидетельство которого тут заслуживает предпочтения по большей отчетливости, вразумительности и внутреннему правдоподобию. Какую долю получали гектеморы, т. е. 1/6 или 5/6 урожая, – тоже давний и спорный вопрос. Название «шестидольники» по-гречески само по себе не может служить тут указанием: оно равно применимо и к тем, кто отдает, и к тем, кто оставляет себе шестую долю. Показания же источников расходятся: Плутарх, как мы видели, ясно говорит, что гектемории платили шестую долю; другие выражаются неопределенно; есть известия, что гектеморам шла лишь шестая часть. В правильности показания Плутарха можно сомневаться. Дело в том, что положение гектеморов изображается в наших источниках как особенно тяжкое, бедственное; спрашивается, могло ли быть оно таким, если бы гектеморы отдавали всего только 1/6, а в свою пользу оставляли 5/6? Вопрос до сих пор остается открытым. Для надлежащего решения его необходимо более точное и близкое знание условий тогдашнего хозяйства в Аттике, чем то, каким мы располагаем при данных источниках.

Когда Аристотель говорит, что «вся земля была в руках немногих», или Плутарх выражается, что весь демос находился в долгу у богатых, то это – преувеличение, что доказывается существованием во время Солона целого класса некрупных землевладельцев, зевгитов (о которых подробнее еще придется говорить), и свидетельством самого Солона, говорящего о снятии им столпов, οροι, и освобождении таким образом «матери-земли»: очевидно, существовали еще мелкие и средние земельные владения, хотя и заложенные. Сам борьба демоса с эвпатридами и ее исход, последующее торжество демократии в Афинах – все это было бы непонятно, если бы во второй половине VII в. в Аттике были одни крупные землевладельцы и колоны или сельские пролетарии и не было значительного среднего землевладельческого класса, хотя и переживавшего тяжелый и опасный кризис.

Но, в общем, картина положения дел, написанная Аристотелем и Плутархом, соответствует той, которую рисует в своих элегиях современник-очевидец и деятель эпохи – Солон. «Город наш, – говорит он в одном из своих стихотворений, – по воле Зевса и по мысли других блаженных бессмертных богов никогда не погибнет; такой великодушный хранитель, как дочь могучего отца» (Зевса), Паллада Афина, свыше простирает над ним свои руки. Но великий город хотят погубить своим безрассудством, слушаясь корысти, сами граждане и беззаконный дух вождей народа… Богатеют они неправедными делами. Не щадя ни священного, ни народного достояния, они крадут, грабят, один там, другой здесь, и не хранят священных основ Правды. Безысходная беда уже постигает все государство, и оно быстро попало в злое рабство, которое возбуждает междоусобицы. Враждующие терзают возлюбленный наш город в собраниях, дорогих для тех, кто поступает несправедливо. Таковы бедствия в народе, а из бедных многие приходят в чуждую землю, проданные, связанные позорными оковами. Так общественное бедствие вторгается в дом каждого; перед ним нельзя запереть двери; оно переступает через высокую ограду, найдет всюду, даже в глубине спальни». И Солон говорит о поставленных всюду «столпах», о порабощенной «матери-земле», о многих проданных или бежавших из-за нужды на чужбину, долго скитавшихся и забывших было свой язык или терпевших рабство у себя на родине, о стремлении к разделу земли, к тому, «чтобы всем иметь равную ее часть».

Итак, задолженность земледельческого класса и крайняя нужда, рабство должников, резкое деление тогдашнего общества на два враждующих лагеря – с одной стороны народа, демоса, с другой – знатных и богатых, с их корыстолюбием и высокомерием, мечты о разделе земли, это засвидетельствовано и Солоном31.

Аттика переживала тяжелый кризис. Демос восстал против знатных. Крайняя партия из недовольных и обездоленных стремилась к коренному политическому и социальному перевороту. Тогда впервые раздалось требование: «Земля массе, народу»32.

Солон

В этот критический момент выступает на историческое поприще идеальная по благородству и бескорыстию своих стремлений личность – Солон.

По происхождению Солон был очень знатного рода – из той фамилии Медонтидов, к которой принадлежали прежние афинские цари, и древние считали его Кодридом, т. е. потомком Кодра; но он не был богат и по своему положению и состоянию принадлежал к «средним» гражданам. Есть известие, что Солон занимался торговлей. Далекими путешествиями, частью по торговым делам, частью из любознательности, он расширил свой умственный кругозор. Стремление к знанию никогда не покидало его, даже в старости. «Старею я, – говорил он о себе, – но постоянно многому учусь».

По Плутарху, Солон обратил на себя внимание прежде всего своим знаменитым стихотворением по поводу Саламина и возвращением этого острова, который находился в руках мегарцев и который был так необходим афинянам ввиду его географического положения, затем – возбуждением Священной войны в защиту интересов Дельф и, в-третьих, деятельностью, направленной к успокоению населения, встревоженного святотатством, которое совершено было при подавлении Килонова восстания: именно Солон будто бы побудил Алкмеонидов подчиниться суду. Что касается Саламина, то действительно есть основание думать, что он в ту пору, при участии Солона, перешел в руки афинян. Участие же Солона в Священной войне и в умиротворении умов после Килонова восстания, вероятно, легенда.

Но Солон был поэт и в своих стихотворениях живо отзывался на события; он ярко выражал в них свои идеалы, стремления, свою скорбь при виде общественных бедствий, борьбы партий и проч. В том большом стихотворении, отрывок из которого мы раньше приводили для характеристики положения дел в Афинах, можно видеть его как бы «политическую программу»: Солон говорит в нем о бедственных последствиях «дисномии», беззакония, и изображает благотворное действие «евномии», законности, которая всюду водворяет порядок и согласие, сглаживает шероховатости, смягчает высокомерие и последствия вражды, умиряет гнев и ненависть. Сам эвпатрид, Солон, однако, не причислял себя к партии знатных. В одном стихотворении он убеждает богатых не быть алчными, причем отделяет себя от них: «Вы, пресыщенные многими благами, укротите непреклонное сердце и умерьте гордый дух; ибо и мы вас не послушаем, и у вас не все будет идти гладко». Вообще вину в раздорах Солон возлагал больше на богатых: он боялся их «корыстолюбия и высокомерия», видя в этом причину возникшей вражды. По его мнению, если бы каждому было предоставлено то, что ему принадлежит по справедливости, то не было бы и раздоров: «Справедливость войны не порождает». В одной элегии Солон говорил о «скорби, проникающей в глубину его сердца, когда он взирает на старейшую землю Ионии», т. е. Аттику, раздираемую борьбой. По словам Аристотеля, цитирующего начало этого стихотворения в своей «Афинской политии», Солон обращается к обеим партиям, нападает и тут же заступается за ту и другую и затем убеждает сообща прекратить возникший спор. По Аристотелю, эта-то элегия, проникнутая любовью к родине, печалью при виде раздоров, являющаяся призывом к примирению, к взаимным уступкам и справедливости, обратила всеобщее внимание на Солона и побудила афинян избрать его в архонты и законодатели.

Загрузка...